Алый мрак в небесной черни
Начертил пожаром грань.
Я пришел к твоей вечерне,
Полевая глухомань.

Нелегка моя кошница,
Но глаза синее дня.
Знаю, мать-земля черница,
Все мы тесная родня.

Разошлись мы в даль и шири
Под лазоревым крылом.
Но сзовет нас из псалтыри
Заревой заре псалом.

И придем мы по равнинам
К правде сошьего креста
Светом книги голубиной
Напоить свои уста.

Ангел, и лев, и телец, и орел —
Все шестикрылые — держат престол,
А над престолом, над тем, кто сидит,
Радуга ярким смарагдом горит.

Молнии с громом по небу летят,
И раздается из них:»Свят, свят, свят!»
Вот проносящийся ангел трубит,
С треском звезда к нам на землю летит,

Землю прошибла до бездны глухой,
Вырвался дым, как из печи большой.
Медными крыльями грозно стуча,
Вышла из дыма с коня саранча.

Львиные зубы, коса как у жен,
Хвост скорпионовым жалом снабжен.
Царь ее гордой сияет красой,
То Аваддон, ангел бездны земной.

Будут терзать вас и жалить — и вот
Смерть призовете, и смерть не придет;
Пусть же изведает всякая плоть,
Что испытания хочет господь!

Адище города окна разбили
На крохотные, сосущие светами адки.
Рыжие дьяволы, вздымались автомобили,
Над самым ухом взрывая гудки.

А там, под вывеской, где сельди из Керчи —
Сбитый старикашка шарил очки
И заплакал, когда в вечереющем смерче
Трамвай с разбега взметнул зрачки.

В дырах небоскребов, где горела руда
И железо поездов громоздило лаз —
Крикнул аэроплан и упал туда,
Где у раненого солнца вытекал глаз.

И тогда уже — скомкав фонарей одеяла —
Ночь излюбилась, похабна и пьяна,
А за солнцами улиц где-то ковыляла
Никому не нужная, дряблая луна.

Амуру вздумалось Псишею,
Резвяся, поймать,
Опутаться цветами с нею
И узел завязать.

Прекрасна пленница краснеет
И рвется от него;
А он как будто бы робеет
От случая сего.

Она зовет своих подружек,
Чтоб узел развязать;
И он своих крылатых служек,
Чтоб помощь им подать.

Приятность, младость к ним стремятоя
И им служить хотят;
Но узники не суетятся,
Как вкопаны стоят.

Ни крылышком Амур не тронет,
Ни луком, ни стрелой;
Псишея не бежит, не стонет,
Свились, как лист с травой.

Так будь, чета, век нераздельна,
Согласием дыша:
Та цепь тверда, где сопряжение
С любовию душа.

«Аллах! пролей на нас твой свет!
Краса и сила правоверных!
Гроза гяуров лицемерных!
Пророк твой — Магомет!..»

«О наша крепость и оплот!
Великий бог! веди нас ныне,
Как некогда ты вел в пустыне
Свой избранный народ!..»

Глухая полночь! Все молчит!
Вдруг... из-за туч луна блеснула —
И над воротами Стамбула
Олегов озарила щит.

Аминт твой на глупца походит,
Когда за счастием бежит;
А под конец так крепко спит,
Что даже сон другим наводит.

Стыдить лжеца, шутить над дураком
И спорить с женщиной — все то же,
Что черпать воду решетом:
От сих троих избавь нас, боже!..

Дамон, наш врач, о друге прослезился,
Когда тот кончил жизнь; поныне он грустит
(Но не о том, что жизни друг лишился):
Пять раз забыл он взять билеты за визит!..

Блажен, кто за рубеж наследственных полей
Ногою не шагнет, мечтой не унесется;
Кто с доброй совестью и с милою своей
Как весело заснет, так весело проснется;

Кто молоко от стад, хлеб с нивы золотой
И мягкую волну с своих овец сбирает
И для кого свой дуб в огне горит зимой
И сон прохладою в день летний навевает.

Спокойно целый век проводит он в трудах,
Полета быстрого часов не примечая,
И смерть к нему придет с улыбкой на устах,
Как лучших, новых дней пророчица благая.

Так жизнь и Дельвигу тихонько провести.
Умру — и скоро все забудут о поэте!
Что нужды? я блажен, я мог себе найти
В безвестности покой и счастие в Лилете!

Анахорет по принужденью
И злой болезни, и врачей,
Привык бы я к уединенью,
Привык бы к супу из костей,
Не дав испортить сожаленью
Физиономии своей;
Когда бы непонятной силой
Очаровательниц иль фей
На миг из комнаты моей,
И молчаливой, и унылой,
Я уносим был каждый день
В ваш кабинет, каменам милый.
Пусть, как испуганная тень
Певца предутреннего пеньем,
Послушав вас, взглянув на вас,
С немым, с безропотным терпеньем
И к небесам с благодареньем
Я б улетал к себе тотчас!
Я услаждал бы сим мгновеньем
Часы медлительного дня,
Отнятого у бытия
Недугом злым и для меня
Приправленного скукой тяжкой.